Кактус

…Есть репейник (unos cardos) очень колючий и уродливый, он растёт побегами, всегда прикрепляясь к другим деревьям и обвиваясь вокруг них. Он приносит плоды; их кожура красная и они походят немного по форме на артишоки; они мягкие при собирании и без колючек. Находящаяся внутри мякоть белая и полна очень маленьких чёрных зёрнышек. Она сладкая и удивительно приятная и [настолько] сочная, что тает во рту. ^{[комм. 1]} Её едят кружками, как апельсин, и с солью; и не находят индейцы их столько в лесах, сколько съедают испанцы.^[1]:12

Это – бугроватая или комковатая масса или клубень удивительной плотности, и она сочетает в себе в виде различных форм особенности Дыни и Репейника, соединяя то и другое в одном теле, сотворённом в виде стога сена.^[2]:33

Задолго до того, как первые европейцы вступили на землю Нового света, кактусы играли роль в жизни туземного населения. Индейские племена употребляли их как овощи, поедая мягкие стебли. Обрабатывали их древесину и для разных целей применяли волосы их цефалиев.
Однако кактусы имели и другое значение. Божеством, символом бога солнца была священная опунция – Теоночтль.
Важным реквизитом при религиозных обрядах был самый большой мексиканский кактус – Эхинокактус ингенс. Он служил алтарём и жертвенным столом, на его длинные колючки возлагали человеческие жертвы.
Большое значение для религии индейцев имели некоторые другие малые виды кактусов. Они применялись как амулеты, поскольку индейцы верили в их сверхъестественную силу. Чикули – Лофофора виллиамсии, мулато – Мамиллярия микромерис, розарара – Мамиллярия лазиаканта денудата, сумани – Ариокарпус фиссуратус были талисманами, защищающими от молний, болезней и других ударов судьбы. Розарара охраняла имущество от краж. Индейцы верили, что похитители вещи, которая находилась под её защитой, будут наказаны её колючками.^[3]:1

Сегодня трудно определить, на каком корабле приплыло к нам это удивительное творение растительного мира. Но одно можно сказать с определённостью: первый идальго, позаботившийся о его импорте в Европу, сделал это по одному единственному побуждению: кактус ему понравился. Определённо, без длительного исследования было ясно: это не то растение, на котором он мог бы разбогатеть. Испанских завоевателей вело прежде всего стремление к богатству. Ослеплённые этой страстью, они без колебаний уничтожали целые племена индейцев. Но ради кактуса кровь не лилась, не пролилась ни одна слеза.^[4]:19

Округлый и вместе с тем ребристый дынный кактус заключает под своей колючей оболочкой водянистую середину. Мул отбивает колючки копытами передних ног и только после этого решается осторожно приблизить губы, чтобы выпить прохладительный сок. Однако не всегда бывает безопасно черпать влагу из этого живого источника: часто попадаются хромающие животные, занозившие ногу кактусовой колючкой.^[1]:40

В поле кактус иглистый
Распускает свой цвет.
В дальней тьме – каменистый
Аравийский хребет.

Я видел эти заброшенные, но всё ещё живучие крепости по железной дороге из Буэнос-Айреса в Мендозу. Группу ранчо обсаживали густой стеною из этих живых колев, которые, разрастаясь, переплетались между собой, сцепляясь своими изогнутыми шершавыми и колючими ветвями, и образовывали непроницаемую стену – верную защиту против индейцев, обыкновенно нападающих верхом с длинными пиками в руках… Эти оригинальные стены из кактусов далеко виднеются на плоском пространстве степи и обозначают место жилья.^[1]:68

Где в зной журчащие потоки
Из трещин каменных с вершин
Стекают в сонные долины;
Где возле мраморных руин,
Из кактусов колючий тын,

Затем любители конского мяса собрали под соседние деревья свои остальные съестные припасы, которые, надо признать, имели не менее привлекательный вид. Это были, во-первых, стручки альгаробии и сладкие ядра еловых шишек, которые они поджарили на огне, как бобы, а во-вторых, плоды кактусов разных пород. Лучшие плоды получают из кактусов породы питагайя, высокие стволы которых, обнаженные до известной высоты, у вершины окружены венком ветвей, которые издали делают их похожими на гигантские канделябры. Вся степь была усыпана этими деревьями странной формы. Таким образом койоты среди пустыни сумели приготовить себе ужин, не забыв при этом и десерта.

…в мясистом стволе кактуса не одно отверстие. Каждое из них служит входной дверью для самых различных обитателей «небоскрёба»: этажом ниже, под совой, роятся осы. Ещё ниже живут, видимо, какие-то мыши полёвки. А где-то прячется и дикий кот.^[1]:38

Тут всё ощетинилось колючками и шипами. Сто́ит только дотронуться – и десятки острых шипов вонзаются, царапают кожу, иногда поражая ядом.^[1]:143

Гнёт Пустыни над выжженной ширью песков.
‎Кактусы, цепкие, хищные, сочные,
‎Странно-яркие, тяжкие, жаркие,
‎Не по-цветочному прочные,
‎Что-то паучье есть в кактусе злом,
Мысль он пугает, хоть манит он взгляд,
‎Этот ликующий цвет,
‎Смотришь — растенье, а может быть — нет,
‎Алою кровью напившийся гад?^[5]

Меж острых кактусов и пальм,
По перепутанным тропам
Свирепых абиссинцев рать ^{[комм. 2]}
Идёт, чтоб жечь и убивать.

Кактусы мужественны и терпеливы: они умирают стоя.^[6]

Кактусы живут во всех областях, где жаркий и сухой климат, но особенно многочисленны и разнообразны они в юго-западной части США и в Северной Мексике. Большие пустыни на юго-западе когда-то были заняты морем. Вследствие землетрясений и сдвигов значительные участки моря были отрезаны и превратились в солёные озера. На том месте, где раньше было морское дно, превратившееся в сушу благодаря испарению, появилась растительность. Среди растительности находились и предки нынешнего кактуса, но они совершенно отличались от него и по своей природе и по своим свойствам. <…> Кактус является одним из наиболее пластических растений, возникших в борьбе с препятствиями, через которые пробивали себе путь его предки. Кактусы произошли по линии «воинов», когда всё было против них.^[6]

…журнал «Лайф» звонил, спрашивая, не хочу ли я быть снятым в красках, преследующим популярных бабочек, с популярным объяснительным текстом; и однажды, в пустыне, где-то в Новой Мексике, среди высоких юкк в лилейном цвету и натуженных кактусов, за мною шла в продолжение двух-трёх миль огромная вороная кобыла.^[7]

Мексику, имеющую кактус даже в своём гербе (орёл, сидящий на опунции и держащий в когтях змею), можно считать классической страной кактусов. Здесь раньше всего начали их собирать, описывать и вывозить для европейских коллекций в таком количестве, что государству даже пришлось прибегнуть к ограничениям и запретам, чтобы предотвратить исчезновение некоторых видов.^[8]:13

Такой земли я не видал и не думал, что такие земли бывают.
На фоне красного восхода, сами окроплённые красным, стояли кактусы. Одни кактусы. Огромными ушами в бородавках вслушивался нопаль, любимый деликатес ослов. Длинными кухонными ножами, начинающимися из одного места, вырастал могей. Его перегоняют в полупиво-полуводку – «пульке», спаивая голодных индейцев.^{[комм. 3]} А за нопалем и могеем, в пять человеческих ростов, ещё какой-то сросшийся трубами, как орга́н консерватории, только тёмно-зелёный, в иголках и шишках.
По такой дороге я въехал в Мехико-сити.^[1]:38

 Во-первых, конечно, всё это отличается от других заграниц главным образом всякой пальмой и кактусом, но это произрастает в надлежащем виде только на юге за Вера-Круц. Город же Мехико тяжёл, неприятен, грязен и безмерно скучен.^[1]:81

Все свои учёные степени Длинный Билл получил в скотоводческом лагере и на степной тропе. Удача и бережливость, ясная голова и зоркий глаз на таящиеся в тёлке достоинства помогли ему подняться от простого ковбоя до хозяина стад. Потом начался бум в скотопромышленности, и Фортуна, осторожно пробираясь среди колючих кактусов, опорожнила рог изобилия, на пороге его ранчо.

…На некоторый местах я прямо ужасаюсь красоте стольких различных вариаций в одной смеси и особенно не перестаю восхищаться изысканным вкусом Матери Природы, с каким расположены отдельные группы этих естественных экзотических горных растений (альпин). Здесь, среди скал господствуют могучие древовидные заросли различных цереусов, широко раскинувшихся опунций и сразу же рядом, тесно по соседству по площадкам скал ползут и образуют пёстрые группы и даже целые ковры более низкие виды кактусов, часто совершенно миниатюрные.^[4]:41

Смотрю: вот это – тропики. Всю жизнь вдыхаю наново я.
А поезд прёт торопкий сквозь пальмы, сквозь банановые.
Их силуэты-веники встают рисунком тошненьким:
не то они – священники, не то они – художники.
Аж сам не веришь факту: из всей бузы и вара
встаёт растенье – кактус трубой от самовара.

Там доблести – скачут, коня загоня,
в пятак попадают из кольта,
и скачет конь, и брюхо коня
о колкий кактус исколото.

От скал Сиерры до глади плато ―
кактус и юкка.
И так далеко, что поезд и то
слабая штука! ^[9]

К Бенсону мы ехали через громадные поля кактусов. Это были «джайент-кэктус» – кактусы-гиганты. Они росли группами и в одиночку и были похожи на увеличенные в тысячу раз и поставленные стоймя огурцы. Они покрыты ложбинками, как коринфские колонны, и волосками, как обезьяньи лапы. У них есть короткие толстые ручки. Эти придатки делают гигантские кактусы необыкновенно выразительными. Одни кактусы молятся, воздев руки к небу, другие обнимаются, третьи нянчат детей. А некоторые просто стоят в горделивом спокойствии, свысока посматривая на проезжающих.
Кактусы живут, как жили когда-то индейские племена. Там, где живёт одно племя, другому нет места. Они не смешиваются.^[1]:34

Там, где начинаются кактусы, эти живые цистерны, которые совершают чудо из Ничего – из росистого дыхания ночи и его последних следов в почве копят влагу – там смерть от жажды осталась позади. Я проходил другими пустынями, которые белели скелетами. Там нет «баррель-кэктай» и потому – нет спасения.^[1]:66

Жутко и одиноко путешественнику в глухих дебрях Амазонки, но еще более жутко и одиноко всаднику в кактусовых зарослях Техаса. Повсюду в прихотливом и унылом разнообразии, точно неведомые чудища, изгибаются стволы кактусов, их мясистые усаженные шипами отростки загораживают путь. Эти дьявольские растения, которые словно не нуждаются ни в почве, ни в дожде, дразнят истомленного жаждой путника своей тусклой, но сочной зеленью. Их бесформенные нагромождения вдруг расступаются, и всадника манит открытая дорога, но стоит ей довериться, как он оказывается «в мешке» — перед непроницаемой, ощетинившейся иглами стеной — и вынужден кое-как выбираться оттуда, теряя последнее представление о том, в какой стороне север, а в какой юг.

…а есть ещё более странные кактусы. Махероцереус эрука у себя на родине называют «ползучим дьяволом» за его способность передвигаться с места на место. Из семян появляются растения, которые некоторое время растут столбиком, затем, когда кактус набирает вес, он склоняется к земле и более никогда не поднимает верхушку.^{[комм. 4]} Побеги стелются по земле, потом задний конец отмирает и со временем остаётся группа отдельных кусков, каждый из которых ползёт в своём направлении, как огромные гусеницы.^[1]:49

А аромат цветов! Пахнут, правда, не все кактусы, но какое богатство запахов у цветущих растений! В книге Бакеберга «Wunderwelt Kakteen» приводятся сведения о 41 душистом виде кактусов, цветки которых обладают запахом ванили, сирени, ландыша, цитрусовых, жасмина. Цветы кактусов пахнут даже петрушкой, яблоками и пивом.^[1]:59

Пепе был неудачником в жизни.
Он сажал апельсины, а вырастали кактусы. Сажал лимоны, а вырастали опять кактусы. Садил виноград, – росли всё равно кактусы.

– Да делать, святой отец, я умею, что угодно. Только ничего не выходит. Занимался я до разбойничества землёю. Как все соседи. Только у них растут апельсины, лимоны, виноград, – а у меня кактусы.
– Зачем же ты сажал кактусы? – удивился святой отец.
– Да я сажал апельсины, а вырастали кактусы!
Святой отец задумался:
– Гм… Сын мой!.. Не легко приискать тебе, в таком случае, занятие. Мы знаем ещё только одно дело, где сажают апельсины, а вырастают кактусы. Вот что! Мы сделаем тебя па́тером.

Бесспорно, что в сказочные долины Эквадора или горные плато боливийского Антиплана так же, как и величественные склоны чилийских Анд, в заклятые овраги Колорадо и Аризоны или в бескрайние аргентинские пампы жизнь вдыхают именно они, кактусы. <…>
Холодное спокойствие мёртвых монгольских пустынь, адский зной Сахары или убийственное однообразие двух третей Австралии в тысячу раз хуже. Они не дышат даже бедностью и печалью, там веет лишь смертью.
Кактусы там не растут.^[4]:43

С незапамятных времён индейцы знали опьяняющее действие соков многих кактусов, и древний культ почитания пейота (мескала или лофофоры), сохранившийся до сих пор, был в прежние времена гораздо более распространён. Древние обитатели Мексики, толтеки и ацтеки, почитали и другие виды кактусов. Это и понятно, ведь эти бросающиеся в глаза растения не вымирали, несмотря на немилосердные условия, и были тесно связаны с мексиканской землёй.^[8]:15

Мексиканскому художнику Давиду Сикейросу и его ученикам долго не давалась техника фрески по бетону. После долгих поисков дело пошло на лад: художник стал добавлять в краску сок кактуса.^{[комм. 5]}
В развалинах древнего города индейцев майя в Бонампаке в некоторых дворцах сохранились чудесные красочные фрески. Сохранились на протяжении многих веков, несмотря на климат влажных тропиков, где выцветают даже краски кузовов автомобилей. Известно было, что краски растворяли в каком-то органическом веществе, но тщательные анализы не открыли тайну древних художников майя. Возможно, и здесь сок кактуса?^[1]:69

Вечер приближается, весь в цветах, и эти белые, словно благоухающим снегом обсыпанные деревья приветствуют его своим ароматом. Опьяняющий запах цветов льётся из-за высоких тёмно-зелёных кактусов, которыми окружены фруктовые сады.^{[комм. 6]}
Четверть часа такой доро́ги, и мы выезжаем из садов Яффы. И передо мной изумрудной зеленью сверкнули долины Иудеи.
Святая земля!

Эти кактусы, такие неуклюжие, такие безобразные днём. Когда меркнут цвета и краски, когда на землю спускается волшебница ночь и наполняет всё кругом видениями, грёзами, снами, кошмарами, фантастическими причудливыми образами, – тогда оживают эти безобразные кактусы. Вы едете между двумя стенами воинов, сошедшихся на расстоянии нескольких шагов друг от друга. Они сейчас сойдутся, кинутся, столкнутся грудь с грудью. Вот тёмный силуэт одного: он припал на колено и взмахнул пращой, чтобы пустить камнем в противников. Вот другой уж кинулся вперёд и взмахнул своей тяжёлой палицей, которая повисла над вашей головой.
И вы едете между рядами этих великанов, поднявших оружие, между рядами этих чёрных рыцарей волшебницы ночи.

Наш путь лежит к Силоамской купели, по юго-восточному крутому склону Сиона.
Обрывы, поросшие сорной травой, целые рощи кактусов, тёмно-зелёных, жирных на этой земле, удобренной отбросами всего города. Это что-то вроде городских свалок, – эти обрывы, по которым змейкой вьётся узенькая тропинка.

Уже рано утром я пошёл вглубь континента. Сначала я шёл по неглубокой долине, окаймлённой по обеим сторонам скалистыми гребнями. При дневном освещении на фоне красноватых камней чрезвычайно отчётливо выделялись бело-серые растения copiapoa cinerea. В этой стерильной, каменистой пустыне, куда ни глянь, это были, пожалуй, единственные растения. На некоторых местах мне повстречались иссохшие, крупные колючие метёлки эулихнии, достигающие даже трёх метров в высоту. Бо́льшая часть этих скромных цереусов представляла собой высохшие трупы. Этому нельзя удивляться, если представить себе, что на северочилийском побережье практически никогда не бывает дождей. Единственную влагу дают иногда туманы, ночная влажность близкого моря или же поднимающаяся влажность из глубины земли, которая конденсируется на охлаждённой поверхности почвы.^[4]:159

Вплотную к пустыням примыкает север Техаса. Постепенно земля теряла калёный кирпичный цвет и обретала живые краски. Воспоминанием остались кактусы Аризоны. А высокая жёлтая юкка (пустынный цветок) и резвая длинноногая птица «дорожный бегун» провожали нас долго, до самой границы штата.^[10]

С давних времён кактусы использовали в качестве лекарственных растений. Высушенные и растёртые стебли «сращивающего дерева» (некоторые виды опунций) индейцы прикладывали в качестве пластыря. Мочегонным действием обладают плоды многих видов опунций.^[11]:13

Если, например, сравнить два аридных^{[комм. 7]} суккулентных семейства — кактусовые (лат. Cactaceae) и толстянковые (лат. Crassulaceae ), то можно отметить общность их черт строения (сочная мякоть, мощная кутикула и т. п.) и разную, характерную для каждого семейства тактику защиты. Кактусовые вооружены иглами, поэтому большинство из них не имеет защитных фитотоксинов, тогда как не имеющие колючек толстянковые в значительных количествах имеют горькие и едкие сапонины. Поэтому кактусы всё же могут поедаться некоторыми животными, сбивающими колючки копытами. Толстянковые же остаются недоступными для них. Третье распространённое в аридных условиях семейство молочайных (лат. Euphorbiaceae) характеризуется наличием как мощных игл, так и ядовитого млечного сока, содержащего смолистые вещества терпеноидной природы (причём нередко колючки могут и отсутствовать).^[12]

Чем чаще смотреть на кактусы, тем лучше они растут.^[2]:149

…долго было в Европе известно лишь несколько видов, так что Линней, автор новой ботанической номенклатуры, мог в свой единственный род Cactus (кактос – по-гречески = растение с колючками) включить лишь 24 вида кактусов. Это было в середине XVIII века, когда кактусами занимались лишь немногие ботаники, а их коллекционированием – только несколько лиц, в большинстве случаев из дворянства того времени.^[13]:13

Первый крупный размах в разведении кактусов произошёл в первой половине 18 века, примерно в 1700–1740 годах. Здесь уже можно говорить о культивировании кактусов в сегодняшнем смысле слова, поскольку в это время кактусы ввозились в Европу с целью их разведения в коллекциях и даже в такой мере, что возникали и процветали фирмы по продаже кактусов.^[4]:24

Пожалуй, мы не ошибёмся, если скажем, что появление первых кактусов и экзотических суккулентов в России связано с именем Петра I. Правда, сохранился документ времён правления царя Алексея Михайловича «Роспись всяким зельям, что привёз Английской земли оптекарь Яков Френшам», где значилось растение «алоешь» — алоэ. Возможно, что в то время не могли правильно определить растения и принимали кактусы за алоэ. ^[1]:29―30

Исковерканный, вьющийся, приземистый ствол его имеет совершенно вид крутящегося удава; пуховые, плоские, широкие листья, похожие на огромные, кожаные подошвы, торчат, выпалзывая друг из друга. Эта уродливость исполнена такой дикой оригинальности, что я всегда невольно засматриваюсь на него. Но кактус особенно мил своею нелепостью среди грациозных южных растений, когда топорщит свои уродливые лапы около апельсинных дерев, которые здесь всегда раскидываются с идеальным изяществом, или около пальм, и тонких ветвей гранатов, и фисташковых дерев с их лоснящимися, маленькими, душистыми листьями. На тёмном фоне этой зелени ярко отделяется сизо-синее, матовое алоэ, которого колоссальные листья торчат, словно кинжалы.^[14]

Плетни устроены из кустов кактуса и алоэ: не дай бог схватиться за куст ― что наша крапива! Не только честный человек, но и вор, даже любовник не перелезут через такой забор: миллион едва заметных глазу игл вонзится в руку. <…>
По местам посажено было чрезвычайно красивое и невиданное у нас дерево, называемое по-английски broomtree. Broom значит метла; дерево названо так потому, что у него нет листьев, а есть только тонкие и чрезвычайно длинные зелёные прутья, которые висят, как кудри, почти до земли. Они видом немного напоминают плакучие ивы, но гораздо красивее их. Какая богатая коллекция георгин! Вот семейство алоэ; особенно красивы зелёные листья с двумя широкими жёлтыми каймами. Семья кактусов богаче всех: она занимает целую лужайку. Что за разнообразие, что за уродливость и что за красота вместе!^[15]

Доктор Вальтер Хаге (род. 1899) — четвёртый представитель уникальной династии кактусистов. Основатель этой знаменитой династии — Фридрих Хаге (1796—1866), известный цветовод, занимался кактусами ещё в первой половине XIX века. Фирма «Haage-Kakteen Эрфурт» основана в 1822 году и является старейшим кактусовым предприятием Европы. А сама фамилия Хаге увековечена, пожалуй, самым почётным для кактусиста образом — в двух родовых и шести видовых названиях кактусов.^[16]:5

И всё же десятки сортов роз, редкие и прекрасные гибискусы, пурпуровый шалфей, до бесконечности разнообразная герань, благоухающий дурман с глубокими опаловыми чашечками, наполненными амброзией богов, изящные ласточники (в их тонком яде насекомое, упиваясь негой, находит смерть), великолепные кактусы, подставлявшие солнцу свои яркие венчики на утыканных колючками стволах, и ещё тысячи редких, великолепных, никогда не виданных Консуэло растений, названия и родины которых она не знала, надолго приковали её внимание.

Только после окончания наполеоновских войн и вплоть до половины XIX века <…> наблюдалась первая ступень действительного расцвета кактусоводства, когда интерес к этим растениям проникает и в разрастающееся сословие новой буржуазии. Самым крупным импортёром, знатоком и любителем кактусов в то время был князь Йозеф Сальм-Дик (1773—1869 гг.), второй автор систематики кактусов. Однако эта первая эра после известной стагнации достигла своей вершины лишь к концу XIX века, <…> завершившимся третьим автором систематики кактусов, д-ром К. Шуманом.^[13]:13

Внимание всех было обращено на кактус. Его золотистые лепестки, вздрагивая то там, то сям, начинали принимать вид лучей, в центре которых белая туника все шире раздвигала свои складки. В комнате послышался запах ванили.^{[комм. 8]} Кактус завладевал нашим вниманием, словно вынуждая нас участвовать в своём безмолвном торжестве; а цыганские песни капризными вздохами врывались в нашу тишину.

Кактусы имеют форму морского ежа, огурца, тыквы, подсвечника, кувшина, квадратной шапочки священника, змеиного гнезда; они бывают покрыты чешуёй, соска́ми, вихрами, когтями, бородавками, штыками, ятаганами и звёздами; бывают приземистые и вытянутые вверх, ощетиненные, как полк копейщиков, колючие, как эскадрон с саблей наголо, тугие, одеревеневшие и сморщенные, покрытые сыпью, бородатые, мрачные, хмурые, усеянные пеньками, как просека, плетёные, как корзина, похожие на опухоли, на зверей, на оружие, это самые мужеподобные из всех трав…^[1]:48—49

Каминный кактус к нам тянет колючки,
И чайник ворчит, как шмель…
У Лизы чудесные тёплые ручки
И в каждом глазу – газель.

Случаются таинственные периоды, когда этот строптивый упрямец и недотрога как бы впадает в забытьё и мечтательность, тогда из него вырывается среди поднятого оружия большой, сияющий, молитвенно воздетый ввысь цветок. Это – великая милость, событие небывалое, совершающееся далеко не с каждым. Уверяю вас, материнская гордость – ничто в сравнении с высокомерием и кичливостью кактусовода, у которого зацвел кактус.^[1]:137

Отрубите любому из этих бойцов голову или руку, из неё вырастет новый, грозящий мечом и кинжалом боец.^[2]:103

Между тем, вокруг и сверху нас оказывается тысяча южных растений, экзотических для любого глаза, кроме разве что моего. Здесь и африканские агавы с длинными шипами на концах громадных сизых листьев, и высокие американские кактусы, вроде телеграфных столбов, и толстые лианы-древогубцы, и нежные перистые мимозы, и бог весть ещё что впридачу.^[17]:282

Сейчас я дней на десять поселился в имении у своего дяди, Нила Александровича Скрябина <…> У дяди Нила деверь – капитан корабля и всё время привозит ему заморские диковинки. В оранжерейке при доме у него растут пальмы, бамбук и даже кактусы, в точности как у тебя, только места больше. А в гостиной, где я занимаюсь на рояли, вся обстановка тоже из бамбука, и много всяких странных вещиц – в основном из Китая. Очень хорошо, но жаль, что нельзя так жить достаточно долго.^[17]:383

Самые тщательные, дорогие и самые утомительные эксперименты, которые я когда-либо предпринимал в своей жизни, были проделаны над кактусом. Я раздобыл себе более шестисот различных сортов кактусов, которые я посадил и за которыми наблюдал. В общей сложности я потратил на эту работу более шестнадцати лет… Моя кожа походила на подушку для иголок, столько из неё торчало колючек… Иногда у меня на руках и лице было их так много, что я должен был среза́ть их бритвой или соскабливать наждачной бумагой… Мне пришлось иметь дело с глубоко укоренившейся особенностью кактуса, почти такой же древней, как и само растение, потому что оно должно было с самого начала покрыться этим предохранительным панцирем, чтобы не оказаться жертвой ищущих пищи животных. Моя работа подвигалась лишь медленно, и я терпел много поражений… Наконец мне удалось вывести кактус без колючек.^{[комм. 9]} Пока растение получается с помощью отводков, сохраняются признаки получаемого нового вида, но даже у этой разновидности бывают «рецидивы», когда растение выводится из семян; на этот кактус нельзя положиться. Быть может, потребуются сотни поколений, пока кактус не будет больше думать о колючках при образовании семян.^[1]:62-63

Полученные Бербанком результаты превосходят всё, что до сих пор удавалось осуществить в этом направлении, и одинаково важны как в практическом, так и научно-теоретическом отношении.^[1]:63

Он <Лютер Бёрбанк> ставит себе идеалом воспитать растения, выносящие засуху, усиленно размножающиеся и представляющие всякие другие выгоды. Он настолько видоизменяет природу растений, что у него кактус и ежевика растут без шипов. Сочные листья первого становятся отличной пищей для скота, а вторая приносит вкусные ягоды, которые можно без уколов легко срывать.^{[комм. 10]} Бербанк усовершенствовал культуру слив без косточек и так увеличил урожай клубней гладиолуса и амариллиса, что эти красивые растения стали доступными для людей с самыми скромными средствами.^[18]

Того, кто заблудится в чаще опунций, почти наверное ожидает смерть распятого разбойника — колючки гвоздями впиваются в тело, а меркнущий взор не видит вокруг ничего, кроме образов ада.

И кактус мой – о, чудо из чудес! –
Залитый чаем и кофейной гущей,
Как новый Лазарь, взял да и воскрес
И с каждым днём прёт из земли всё пуще.
Зелёный шум… Я поражён,
«Как много дум наводит он!»

– Видите вот этот Echinocactus Miriostigma^{[комм. 11]}? Так я скажу вам по секрету: его нельзя поливать, надо только опрыскивать. Да-с.
– Как так? – воскликнет другой любитель. – Где это слыхано, чтобы Echinocactus Miriostigma вдруг опрыскивать? Чтобы застудить ему макушку? Нет, сударь. Если вы не хотите, чтобы Echinocactus попросту сгнил, вы должны увлажнять его только одним способом: раз в неделю ставить его прямо в горшке в тепловатую воду: 23,789° Цельсия. И будет он у вас расти как капуста.
– Господи боже! – всплеснёт руками третий кактусовод. – Послушайте только этого убийцу! Если вы станете мочить цветочный горшок, сударь, он у вас покроется зелёной плесенью, земля в нём закиснет, и вы сядете в лужу, да в преогромную. Кроме того, у вашего Echinocactus’a Miriostigma начнётся загнивание корней. Если вы не хотите, чтоб у вас земля закисала, надо поливать её через день дистиллированной водой, с таким расчётом, чтобы на кубический сантиметр земли приходилось 0,111111 граммов воды, ровно на полградуса более тёплой, чем воздух.
Тут все трое начинают кричать одновременно, убеждая друг друга кулаками, зубами, копытами и когтями. Но, как уж повелось, истину даже таким способом установить не удаётся.

Надо любить кактусы в себе, а не себя в кактусах.^[19]

«Nil nocere!» – советовал более 2300 лет тому назад своим коллегам Гиппократ, самый славный врач древнего мира. Этот совет очень подходит и любителям кактусов. Кактус – как каждое растение или живое существо на свете – проявляет исключительную жизнеспособность, хочет жить и даже борется за своё существование каждой клеткой. Он делает это ради себя и своих потомков. Если вы хотите, чтобы он жил и рос в вашей коллекции и вам на радость, не мешайте ему в этом! Не вредите ему и не увечьте! В этом, прежде всего, состоит задача кактусиста.^[4]:51

Это даст возможность даже громадные оранжереи делать со стенками очень тонкими. Может быть, даже и растения переработаются так, что будут жить без внешней газовой среды, перерабатывая всё внутри себя, как зоофиты (кактусы). Если мы мечтаем о таком преобразовании для животных, то тем более можем научно думать о том же для более простых существ, каковы растения.

Вот ещё: я накупил себе кактусов и сейчас занимаюсь исследованием этих молчаливых субъектов. Кроме того, изощряюсь в фотографии и других ремёслах.^[20]:254

Если кактусы отвлекли вас от резьбы из дерева – да будут прокляты и сгниют! Дрянь кактусы. Иван Соловей-Ракицкий развёл их в саду кучу, всех сортов,^{[комм. 12]} шипы и колючки вонзаются в брюки мои…^[20]:259

Тут мне очень мутно бывает, искренно считаю себя конченным, тогда предаюсь кактусам и в этой обширной пустыне пребываю до восстановления рассудка. Тогда, бывало, приходил к И<лье> С<емёновичу>, садился, наливал рюмку-две (не больше) водки, ему и себе, и этак просиживал вечер с ним, молча.^[20]:256

Тело кактуса – это ствол многолетнего растения. Однако, не таковы стапелии. Они растут дернинками, примерно как обычная в наших краях тимофеевка или пырей. Каждый стволик её подобен одной травинке, дающей начало окружающему её приросту, а затем стареющей и приходящей в упадок. Конечно, срок жизни одного стебля стапелии гораздо больше года. Быть может, три, пять, а иногда даже и долее. Однако, правды это нисколько не меняет. Стапелии – трава, как это ни прозаично звучит. И в этой формуле скрывается ключ к культуре этих прекрасных растений.^[21]

Эти растения, довольно часто встречающиеся на наших окнах, в быту нередко принимают за кактусы. Если собеседник расскажет вам про удивительный кактус с цветками-звёздами, обладающими удивительно неприятным запахом, он, конечно, говорит о стапелии и, вероятнее всего, о наиболее известной и распространённой среди них стапелии пёстрой (Stapelia variegata). Это африканское растение прочно вошло в комнатную культуру ещё в XVIII веке, благодаря своей неприхотливости, лёгкости размножения и необычному виду. Роднит его с кактусами только то, что стапелии, как и большинство кактусов — стеблевые суккуленты.^[22]

– О моя тёплая, цветущая родина, – пела канарейка, – я буду петь о твоих тёмно-зелёных деревьях, чьи ветви целуют прозрачные воды тихих заливов, о светлой радости моих братьев и сестёр, о вечнозелёных хранителях влаги в пустыне – кактусах.

Спустя несколько недель после свадьбы Глафира Львовна, цветущая, как развернувшийся кактус, в белом пеньюаре, обшитом широкими кружевами, наливала утром чай; супруг её, в позолоченном халате из тармаламы и с огромным янтарём в зубах, лежал на кушетке и думал, какую заказать коляску к Святой: жёлтую или синюю; хорошо бы жёлтую, однако и синюю недурно.

Девушка подошла и стала рядом с Ивановым, присевшим против кактуса на стул, чтобы лучше разглядеть красоту цветка.
– Посмотрите, какая роскошь тканей! Какая девственная чистота и свежесть! А эти тычинки? Это папское кропило, концы которого напоены золотым раствором. Теперь загляните туда, в глубину таинственного фиала. Глаз не различает конца этого не то светло-голубого, не то светло-зелёного грота. <…>
– Очень похоже на подсолнух, – сказала девушка и отошла к нашему столу.
– Что вы говорите, Софья Петровна! – с ужасом воскликнул Иванов; – в чём же вы находите сходство? Разве в том только, что и то и другое – растение, да что и то и другое окаймлено жёлтыми лепестками. Но и между последними кричащее несходство. У подсолнуха они короткие, эллиптические и мягкие, а здесь, видите ли, какая лучистая звезда, словно кованная из золота. Да сам-то цветок? Ведь это храм любви!

Когда стали расходиться, кактус и при лампе всё ещё сиял во всей красе, распространяя сладостный запах ванили.
Иванов ещё раз подсел к нему полюбоваться, надышаться, и вдруг, обращаясь ко мне, сказал:
– Знаете, не срезать ли его теперь в этом виде и не поставить ли в воду? Может быть, тогда он проживёт до утра? <…>
Цветок был срезан и поставлен в стакан с водой. Мы распрощались. Когда утром мы собрались к кофею, на краю стакана лежал бездушный труп вчерашнего красавца кактуса.

«Весна! здравствуй, весна! – закричал я громким голосом, – здравствуй, жизнь, и любовь, и счастье!» – и в то же мгновенье, с сладостно потрясающей силой, подобно цвету кактуса, внезапно вспыхнул во мне твой образ – вспыхнул и стал, очаровательно яркий и прекрасный, – и я понял, что я люблю тебя, тебя одну, что я весь полон тобою…

— Да там-то вы его и не найдёте! — ответил садовник. — Это, ведь, простой цветок из огорода! Но красив он, правда? Ни дать — ни взять цветок голубого кактуса!^{[комм. 13]} А на самом-то деле только цвет артишока!

– Меня удивляют ваши слова, соседушка, – сказал пузатый кактус. – Неужели вам мало того огромного количества воды, которое на вас выливают каждый день? Посмотрите на меня: мне дают очень мало влаги, а я всё-таки свеж и сочен.
– Мы не привыкли быть чересчур бережливыми, – отвечала саговая пальма. – Мы не можем расти на такой сухой и дрянной почве, как какие-нибудь кактусы. Мы не привыкли жить как-нибудь. И кроме всего этого, скажу вам ещё, что вас не просят делать замечания.

Незатейливая меблировка состояла из крашеного столика между окнами во двор, нескольких стульев, кровати против окон в переулок и подозрительного дивана спиною к переулку. На подоконниках стояли тщательно содержимые горшки с растениями: геранью, миртами и даже кактусом.
– Нет ли тут клопов? – спросил Афанасий Иванович, ни к кому специально не обращаясь.

И вы мне до́роги, мучительные сны
Жестокой матери, безжалостной Природы,
Кривые кактусы, побеги белены,
И змей и ящериц отверженные роды.

В саду не было ни деревьев, ни обычных цветов: вдоль всей ограды, и по бокам других дорожек, и около цистерны стояли громадные зеленоватые кадки с железными обручами. Из кадок шли, корчась, коробясь, виясь по песку или торча вверх, мясистые члены бесконечных кактусов. Я видел небольшие кактусы прежде и никогда не верил, что они — растение. Мне казалось, что это — молчаливое животное, и если воткнуть булавку в его пухлое тело, оттуда выступит капля крови. Но таких кактусов, как здесь, я никогда не видел. Одни были с круглыми, шаровидными листьями, такими крепкими, что, казалось, тронь один, и все дрогнут. На них сидели громадные бородавки с волосиками. Другие крутили свои отростки вниз, и они, как толстые змеи, сплетались и свивались на песке. Иные были совсем мохнатые, бледно-зелёные, с твёрдыми морщинами и складками. Ветер не мог бы шевельнуть их тяжкие тела, но думалось, что они сами могли бы, если б хотели. Молча прошли мы по дорожке, вглядываясь в недвижные кактусы. Я увидел что-то красное на одном сгибе. Я подумал, что это капля крови. Но, присмотревшись, увидал, что это цветок. Маленький, яркий, плотно сидящий, без стебля. Он точно сам смотрел на меня, и я отвернулся. Дорожка уходила вглубь, прямая между рядами зелёных кадок и переплетающихся кактусов. Мы повернулись и пошли назад. Я надеялся, что, дойдя до калитки, Людмила Фёдоровна выйдет из сада. Но мы миновали калитку, прошли дальше к дому и сели на низенькую каменную скамью, у цистерны.
Вода по-прежнему чернела, как пропасть. С обеих сторон тянулись, бессильно и тяжело, тёплые, пухлые лапы кактусов. Я ждал, когда Людмила Фёдоровна пойдёт домой. Ждал со страстью, но сам не хотел сказать ей. Мы оба молчали. Если она, подумалось мне, оттого же молчит, отчего — я и тоже не хочет сказать первая, то мы всегда будем так сидеть. Ну и пусть всегда.
Между тем пришли сумерки. Те, ещё не тёмные и уже светлые, сумерки, равно далёкие дню и ночи, когда нигде нет никакого цвета. Небо скрылось. Вместо него был просто воздух. Кактусы, цистерна, ограда были видны ясно, а между тем тяжкие змеи казались легче, и всё в этом нецветном, мёртвом воздухе было возможнее, потому что до первой звезды ещё так же далеко, как уже от солнца.^[23]

Но там, в Норвегии, ещё есть ночь иная,
Когда в полночный час горит светило дня.
И яркие цвета, вся сила их земная,
В кровавых кактусах так радуют меня.

‎Нет тяжких кактусов, агав,
‎Цветов, глядящих как удав,
Кошмаров естества.
‎Но есть ромашек нежный свет,
‎И сладких кашек есть расцвет,
‎И есть плакун-трава.

Я спою вам час за часом, слыша вой и свист метели,
О величии надменном вулканических вершин,
Я спою вам о колибри, я спою нежней свирели
О стране, где с гор порфирных смотрит кактус-исполин.^[5]

Передо мною бесконечный зал.
Сеть кактусов и роз благоуханье,
Обрывки мрака в глубине зеркал;

В саду всё погашено, и он освещён только светом луны через огромные зеркальные стёкла.
При изменчивом и неверном свете предметы принимают какие-то неясные и сказочные очертания. Листья пальмы образуют хитрый узор; тёмный кактус выглядит чудовищем; филодендрон протягивает свои лапы-листья и точно хочет схватить; вот там в углу, под тенью большой музы, точно раскинулось белое, лёгкое платье; а здесь от окна, по песку, тянется белая полоса, точно вода.

Почва Вятской губернии имеет мало чернозёму, климат там суровый, и потому хлебопашество идёт с трудом. Рожь, пшеница и овёс – вот что, главным образом, может произрастать в этой почве. Тут мы не встретим ни кактусов, ни алоэ, ни цепких лиан, которые, перекидываясь с дерева на дерево, образуют в девственных лесах непроходимую чащу, которую с трудом одолевает томагавк отважного пионера Дальнего Запада, который смело пробирается вперёд под немолчные крики обезьян и разноцветных попугаев, оглашающих воздух…

Весь двор, усыпанный песком
Просеянным и разноцветным,
Сиял – и бледносиний дом
Ему сиял лучом ответным.
В тени его больших стропил
С чудовищами вырезными
Огромный кактус шевелил
Листами жирными своими.^{[комм. 14]}

Зато за окном был довольно широкий внешний выступ, на котором <Иван Степанович> Цвет по весне выгонял в лучинных коро́бках настурцию, резеду, лакфиоль, петунью и душистый горошек. Зимою же на внутреннем подоконнике шарашились колючие бородавчатые кактусы и степенно благоухала герань. Между тюлевыми занавесками, подхваченными синими бантами, висела клетка с породистым голосистым кенарем, который погожими днями, купаясь в солнечном свете и в фарфоровом корытце, распевал пронзительно и самозабвенно.

Как я любил этот кактус Европы
На окоёме Азийских пустынь –
Эту кипящую магму народов
Под неустойчивой скорлупой,

Дача молчала. Тропическая флора ластилась к инженеру. Кактусы протягивали к нему свои ежовые рукавицы. Драцены гремели листьями. Бананы и саговые пальмы отгоняли мух с лысины инженера, розы, обвивающие веранду, падали к его сандалиям. Но всё было тщетно. Брунс хотел обедать.^[24]

Лишь кактус ревности, чертополох
Привычки, да забвенья трухлый мох.
Никто меня не жаждал смертной жаждой.

Нужно, однако, признать, что столь горячее отношение к кактусам вполне понятно – хотя бы потому, что они таинственны. Роза прекрасна, но не таинственна. К таинственным растениям принадлежат лилия, горечавка, золотой папоротник, древо познания, вообще все первобытные деревья, некоторые грибы, мандрагора, ятрышник, ледниковые цветы, ядовитые и лекарственные травы, кувшинки, мезембриантемум и кактусы. В чём их таинственность заключается, не сумею вам объяснить: чтобы эту таинственность обнаружить и преклониться перед ней, надо просто признать её фактом.

Вот тоже и кактусы. Они неспроста. Меня тут занятная штука захватила. Любую траву земную, поглядев на неё в течение хотя бы недели, берусь описать в стихах и прозе, вне зависимости от размера оной травы, живучести, рисунка и т. д., а этой штуки не понимаю. (Я-то как раз собираю не древообразные кактусы, а лишь круглые, продолговатые, так сказать, унитарные сорта.) Ничего не разумею в них, хотя знаю о них все, даже дату появления каждого отдельного вида в Европе. Эта замкнутость, неразрешимая снаружи, крайне меня занимает… Например, расспросите вашего придворного кактусовода И<вана С<оловья> Р<акицкого> о сорте Реlесурhога аselli formis ресtinatа.^{[комм. 15]} Что он вам скажет? Ничего. Даже в дотошной одной книжке садовода из Кью о ней сказано: растёт-растёт и иногда гибнет «изнутри» без всяких причин, и больше ничего, а? А какие люди занятные, кои у нас делом этим занимаются! Ведь рядовой любитель ниоткуда достать какой-либо сорт не может, а вот в Киеве проживает некий Томаш-Унус (фамилия такая!), у него 250 видов, а живёт он рядом с прачечной, и сырая, гнусная, бельевая вонь сочится к нему в комнату, а вид у него дикий. Сальные, длинные волосы, замасленная куртка, взгляд потусторонний, брюки люстриновые,– он дал мне какой-то лохматок Dissocactus'а ^{[комм. 16]} (который мне не нужен), долго всовывал его мне в ладонь и всё шептал: «Вы попробуйте только эти, только испытайте… редчайшее существо, поливая-поливая!..» Совсем спятил: кактусы держит в стеклянных ящиках, а сам спит на диване, который вдвое короче его самого. Нет, это занимательно, Алексей Максимович, не токмо в ботаническом смысле. Есть целая каста кактусоводов, только о своём и говорят. Будете в Москве, я расскажу вам о них.– Конечно, это пустыня, куда они уходят от нынешнего дня. Кактус можно понять, только насытив его самим собою до отказа. Вот отчего у иных они цветут каждогодно, у иных бухнут, у иных гниют на корню. (Руки у меня привычные, да они меня и не жалят совсем.) К слову, они жалят лишь, когда делаешь с ними что-либо вредное для них или несвоевременное. Кажется, П. П. Крючков сообщил мне, что Мария Игнатьевна (дай ей бог доброго здоровья!) послала мне 3 экземпляра (очень редких!) Я получил два, третий спёрли по дороге, и как я ни выпытывал, кто повинен, так и не узнал. Узнаю, несомненно застрелю.^[20]:258

Неприятно молодой, но уважаемый сочинитель, Леонид Леонов! С трудом, при помощи лупы, прочитав проклятые ваши микроскопические каракули, учувствовал из них, что литературу вы ставите ниже кактусов, растения культурно бесполезного и небритого. Сие не токмо постыдно, а и безумно. Послушайте голоса рассудка и совета престарелого бывшего литератора – откажитесь от пагубной страсти, которая грозит вам многими занозами в разные части вашего тела и лишением звания академика, Нобелевской премии, ласкового отношения барышень, девиц, женщин и других особ этого пола. Полноте! Я живу в почтительном отдалении от кактусов, но занозы их извлекаю даже из спины, не говоря о прочем. И как можно «в настоящее время года» увлекаться кактусами? Чем они замечательнее или приятней огурцов?^[20]:260

И даже сухой Свечин рассказывал Штруму о своей коллекции кактусов, которую ему удалось спасти в холодную зиму 1941 года. «А, ей-Богу, не такие уж плохие люди, ― думал Штрум. ― В каждом человеке есть человеческое». Конечно, Штрум в глубине души понимал, что все эти изменения, в общем-то, ничего не меняют. Он не был дураком, он не был циником, он умел думать.^[25]

Закрыв за собой дверь, он закурил и с лёгкой улыбкой прочитал отчёркнутую кем-то фразу английского ботаника: «Кактусы мужественны и терпеливы: они умирают стоя».^{[комм. 17]} И вдруг вспомнил, как презирал эти растения в новой квартире Алевтины Андреевны и её Додика, как злобно подумал про картину на стене, что это «портрет кактуса», как недоуменно спрашивал Варвару ― какая в них «польза», в этих колючках, и каким вообще он был тогда нетерпимым, и придирой, и мучителем… «А нынче?» ― спросил он себя. <…> Ему не хотелось разговаривать. Великолепная фраза Бербанка о поразительной жизнестойкости всех этих опунций, мамилярий, цереусов удивила и даже умилила его.
― Чёрт знает что! ― вслух размягчённым голосом произнёс он.
― Ты это о чём? Он прочитал цитату из Бербанка по-русски. Вера холодно и спокойно смотрела на него своими тёмными глазами.
― Здорово? ― спросил он.
― По всей вероятности, здорово! ― согласилась она и опять зашуршала листочками Женькиного письма. Откинувшись на диванчике, Володя закурил папиросу: забытый на целые четыре года лист опунции пророс в тёмном углу.^[26]

Я попробовал научить её играть в теннис, дабы иметь с нею больше общих забав; но хотя я в своё время отлично играл, учителем я оказался прескверным; поэтому, в Калифорнии, я настоял, чтобы она взяла некоторое число дорогих уроков у знаменитого бывшего чемпиона, долговязого, морщинистого старика с целым гаремом мячиковых мальчиков. Вне площадки он казался ужасной развалиной, но иногда во время урока, когда для продления обмена, он позволял себе удар, чистый, как кактусовый цветок, и со струнным звоном возвращал мяч ученице, эта божественная смесь нежной точности и державной мощи напоминала мне, что тридцать лет тому назад, в Канн, я видел,
как именно он в пух разбил великого Гобера!^[27]

Нельзя открываться перед подонком. Перед подонком надо скрывать даже такие вещи, как, например, любовь к живым растениям. Моряки часто приносят их с берега и пытаются прижить в каюте, но лишние заботы надоедают, ребята забывают поливать растения, и те чахнут. И вот все эти чахнущие растения Саша забирал к себе, и у него был целый сиротский дом, целый интернационал всяких кактусов. А в моей каюте чахла герань ― она досталась мне от предыдущего жильца. И Саша тоже забрал её к себе. И эта обыкновенная герань вдруг оказалась каким-то сверхэкзотическим цветком и зацвела чудесной сиренево-серой шапкой.^[28]

Посему в последующие годы он, скривив позвоночник, старательно скорчившись за родительским круглым столом, стоявшим в центре комнаты, ― позже ему купили маленький письменный стол, видя его старания, ― а то и стоя на коленях, положив книгу и тетрадку на табурет, выписывал латинские названия растений и животных, терпеливо изучал методы добывания воды в Сахаре или названия кактусов, которые возможно употреблять в пищу, оказавшись без еды в мексиканской пустыне.^[29]

Есть что-то ущербное в нумизматах, филателистах, заядлых путешественниках, любителях кактусов и аквариумных рыб. Мне чуждо сонное долготерпение рыбака, безрезультатная немотивированная храбрость альпиниста, горделивая уверенность владельца королевского пуделя… Говорят, евреи равнодушны к природе. Так звучит один из упрёков в адрес еврейской нации.^[30]

Посылала меня любимая редакция отпробовать этой заморской гадости. Чтобы народу стало ясно, стоит ли общаться с этим недоразумением. А чего неясного? Обыкновенный самогон, да ещё из кактусов. Не всякий, правда, кактус подойдёт для священного процесса приготовления мексиканского культового пойла. Почему священного, надо спросить у Монтесумы. Приличный вроде был человек, император.^[31]

Такой прихотливый ассоциативный ряд? И теперь она пытается скрыть это движение мысли, выставив на поверхность ложный аргумент? Хитрость сумасшедшего? ― Леночка, Тома терпеть не может кактусов. У неё нет ни одного кактуса. Где ты видела кактусы? Может, всё-таки приснились?^[32]